Дневник, 2005 год [январь-сентябрь] - Сергей Есин

В телевизоре шел американский фильм "Сани" — о мальчике, который обслуживает старых дам, и о его девочке, обслуживающей пожилых мужиков. Такая трагически усталая жизнь, где люди не могут выбраться из круга, определенного социальной средой.

13 мая, пятница. Вчера давала свои стихи Мамаенко, я их прочитал, показал их Максиму, и тот меня просветил. Конечно, это все не бесталанная вязь образов, но большая поэзия всегда должна быть жестко структурирована. Этого нет. Боюсь, что линия на классические русские образцы с уходом Кузнецова у нас теряется. Вся моя надежда теперь на Куняева, Кострова, из молодых — на Тиматкова. На это надо настраивать и Арутюнова. Максим, вообще, со мною много говорит о поэзии. В частности о русскости: например, Пушкин для него — поэт, ориентированный именно на Запад.

Утром звонил Юрий Иванович Бундин, продолжающий (не потому что он мой хороший знакомый, а потому что проникся этой идеей) лоббировать Литинститут. Мы ведь остаемся в самой невыгодной, среди творческих вузов, позиции: у нас нет ни готовых картин, ни этюдов, как у художников, ни возможности продемонстрировать владение инструментом, как у музыкантов; чтобы мы показали себя, нужно время. Он говорил о президентском гранте в Администрации. Договорились, что я напишу большую докладную записку относительно помощи литературе. У меня есть несколько мыслей, в первую очередь — прекратить кормить фонды и другие организации, а возвращаться к тем формам, которые продумала еще советская власть: консультационные пункты, не роскошные липкинские слеты с одними и теми же персонажами, а провинциальные семинары, недорогие семинары в Литинституте — и прочее, и прочее. Это уже показало свою результативность. Откуда вышел Распутин? Вот так-то.

14 мая, суббота. Хотел утром разобрать все бумаги, но вспомнил о статье для журнала "Российская Федерация". Румянцев, который так хорошо сделал интервью со мной в прошлый раз, в жанре статьи чего-то не дотянул, да и я, видимо, не сосредоточился. Теперь глянул, там явно чего-то не хватает, и все утро сидел и добавлял, уточнял, ставил акценты. Уже к вечеру, после окончания семинара, когда набили текст на компьютере, и я еще раз его перечел, позвонил Румянцеву и попросил перенести встречу на утро понедельника.

В час тридцать начали семинар по первой главе романа А.Упатова. Эту главу, хорошо и сильно написанную и плотно населенную, прочли все. Здесь много внешне похожего на стилистику Достоевского, и к этому все привязались. Для меня, при всех недостатках работы, Леша — законченный писатель. Написать под Достоевского это одно, но думать интенсивно и объемно — а в этом Леша с классиком схож — это другое. Так в моем семинаре умеют не многие. Прием достаточно обнажен: два друга, Борис и Глеб — аллюзия с нашими святыми не прячется, — здесь же героиня, чем-то схожая с героинями Достоевского. Я давно уже заметил, что Леша не истерически, но глубоко и искренне религиозен. Это чувствуется и по роману. Уже в первой главе появляется и священник, и произносит проповедь. Вся эта линия довольно естественна, по крайней мере не менее органична, чем в последней повести В.Распутина. Все действие происходит то ли в маленьком подмосковном городе, то ли на столичной окраине, где жизнь отчуждена от центра. Публицистичности или политики впрямую нигде нет, но от этого вещь не становится несовременной. Я абсолютно уверен, что автор и защитится успешно, и большим писателем станет.

После семинара ходил на почту и отослал 37 экземпляров своего реферата. Восхитился замечательно и быстро работающей приемщицей. Сдав конверты, в ларьке напротив купил полкило клубники и отнес на почту.

Вечером долго сидел над статьей о культуре для парламентского журнала.

15 мая, воскресенье. Все же поехал утром на дачу и часа три возился с кустами черной смородины. Хотел было уезжать в Москву только в понедельник утром, но вспомнил, что дома ждут документы к коллегии министерства культуры. Как же здесь хорошо! Занимался тем, что окапывал кусты черной смородины и потом сыпал кругом навоз. Ел суп, который, как всегда в пятницу, приготовила для дачи В.С. Какая же она молодец, что успевает все это сделать! Собака лежала на траве, греясь на солнышке. Как и мои, силы ее убывают, она уже не бегает по участку, но, если надо, встанет и гавкнет.

Днем В.С. позвонила по сотовому телефону и, плача, сказала: умерла Гундарева, ей было всего 56 лет.

Вернулся в Москву только в десятом часу. По телевидению рассказали, что состоялась большая демонстрация молодежного объединения "Наши". Естественно, студенчество. Свезли с разных сторон, наказали, как себя вести, раздали майки. Ух, как все сейчас дерутся за молодежь! Вчера А.Е.Рекемчук говорил о замысле журнала "Первокурсник", деньги на него вроде бы обещал Конгресс интеллигенции. Но продолжу о "Наших". Конечно, против них выступили лимоновцы, и полтора десятка агрессивных нацболов забрала милиция.

16 мая, понедельник. Иногда возникают такие события, которые, с одной стороны, можно определить двумя строками. Состоялась-де коллегия министерства культуры, на которой рассматривался вопрос художественного образования, вторым был вопрос развития телевизионных систем. По cути, верно. Но вот когда люди начинают что-то на эту тему говорить, понимаешь, как всё объемно и невероятно важно для всей страны и как опасно, не разобравшись в этом детально, принять решение. Тогда становится ясно, что тема, конечно, не укладывается и в абзац.

На коллегии присутствовал министр образования Андрей Александрович Фурсенко. По первому вопросу он говорил самым последним. Не помню кто перед его выступлением сказал: "Мы привыкли говорить среди единомышленников", — Фурсенко с места не без горечи сострил (имея в виду себя, свой образ в зеркале СМИ): "А этот, мерзавец, пришел…"

Коллегия началась выступлением М.Е.Швыдкого. Его ведомство, кстати, сделало очень хорошую справку. Швыдкого, в основном, беспокоило то, что исчезает непрерывность в художественном образовании. Если взять за основу поразительные успехи на мировых эстрадах наших артистов, а значит и преподавателей музыкальных, театральных и балетных училищ, то, по мысли Швыдкого, это объясняется тем, что люди были связаны со своей профессией с детства, особенно в музыке. Детская музыкальная школа, среднее музыкальное училище или музыкальная школа при консерватории, потом консерватория. Теперь же часть детских музыкальных школ практически рухнула. Есть закон, по которому государство отказывается финансировать этот этап образования, и он весь уходит или на самоокупаемость, или на обеспечение муниципальной власти. А муниципальная власть не всегда имеет деньги, чтобы содержать подобные школы. Сейчас платят родители, деньги небольшие — 100–200 рублей в месяц, но это немного для Москвы, для крупных городов, а для провинции это деньги иногда непосильные. Для того чтобы культура в её высших проявлениях функционировала, чтобы музыканты во фраках играли на сцене, а в зале их слушали мужчины в строгих пиджаках и дамы в открытых платьях, нужны не просто музыканты, но музыканты редчайших специальностей. В Красноярске, по словам Швыдкого, один хороший кларнетист — на два городских оркестра, а выучить специалиста, когда такой инструмент, как фагот, стоит 15 тысяч долларов, очень трудно. Но на фаготе или флейте, как и на скрипке, надо обучать играть с юных лет. Музыкальные школы подчас лишены таких инструментов. За Уралом, например, xopoшую флейту или кларнет найти довольно сложно. Тем не менее дети должны иметь равный доступ к образованию.